[Зеленый Фонарь]

Просто захотелось. Какой-то очередной бред с претензией на психодел.
Мерзну и слушаю музыку.

Проводник

Кто много жил, умеет умирать.
(Ольга Арефьева)

Ну что, пойдем что ли, дорогой? Как куда? Вперед. Только вперед. Теперь уже только вперед.
Ты смотришь настороженно. Тебе здесь не нравится. Тебя можно понять. Мало кому могла бы понравиться эта бескрайняя серая пустошь. Ты просто не видел, как она блестит, когда заходит солнце. Как, ты не веришь, что здесь есть солнце? Разве здесь пасмурно, разве здесь потемки? Вы там просто не знаете, как это – когда пасмурно, когда потемки. Да и темноты вы там не знаете. Ничего, там, куда мы идем, ты увидишь как это, когда темно. Настоящую темноту можно увидеть, только если видел как это: по-настоящему светло. Ничего, там тебя научат. Осторожно, иди по тропинке. Ничего не случится, но тут ровнее, а ты сейчас не в состоянии внимательно следить за тем, куда т ступаешь. Я не хочу, чтоб ты тут упал. Это своего рода профессиональная гордость, если хочешь.
Так вот о закате… Да ты не отставай, чего уж тянуть? Тебе нечего уже оттягивать. Хотя спешить тебе тоже некуда, собственно. Но у меня график, дорогой мой, смена заканчивается, так что чуть прибавь темп. Молчишь. Все вы или молчите, или истеричите, рассказываете, что это все невозможно, что не верите, что этого всего не существует. А если честно говорить, то я меньше уверен в том, что существует мир, из которого ты сюда пришел, чем моя пустошь, хотя я ведь родом из того же мира. Но тут на участке все-таки большинство молчит, тут люди необычные проходят. Они понимают, что нет смысла орать, и чувствуют, что это все-таки реальность. Мне тут больше нравится. Там, где я был раньше, вообще ужас был. Да-а-а. Истерики, вопли, бить даже пытались, но это было не со зла, это было от безысходности. Ты не думай, я не всегда так много разговариваю. Когда тут ходишь, переводишь по тысяче человек за смену, то на всех тем не хватает. Я молчу обычно. Только вот когда мне вопросы задают – я отвечаю. Знаешь, мне по должности положено отвечать на некоторые вопросы, если с их помощью пытаются выяснить и понять, что произошло. На все остальные – это уж на мое усмотрение. Но когда мне хорошие вопросы просто задают, интересные – я говорю. Правда, редко их задают, обычно не до этого. А зря. Вот ты вроде и молчишь, смотришь потеряно, но мне разговаривать хочется. Ты уж прости, я поговорю. Я так просто не говорил уже знаешь сколько? Очень долго. Я сбился, считая молчаливые смены.
Так вот, о закате. Его не все видят. Тут надо совсем уж особенным быть. Ты вот может его и увидишь. Почему ты так ухмыляешься? Тебе все равно? Ну, не скажи… Ты просто не знаешь… Ты же еще ничего не знаешь! Не отворачивайся. Ты от меня до самых Ворот не отвяжешься. Может, тебе было бы проще, если б ты плакал. Но тут невозможно плакать. Я не знаю почему, но невозможно.
На закате тут солнце расцвечивает пустошь в та-акие цвета… Красного, конечно же, больше всего, но он дробится на разные. Мне очень оранжевый цвет нравится. Он только на полыни Она же не серая, эта пустошь, она стальная, она красным любит отсвечивать. Тут травы, дорогой, они растут. Но очень медленно растут. Растут и умирают. Видишь пыль под ногами? Это высохшие, рассыпавшиеся стебельки. Если прислушаться, то слышно, как они с хрустом ломаются, да. И не такая уж она и серая, эта пустошь. Вот станешь таким, как я, вот и увидишь, что она все-таки разноцветная. Тут оттенков очень много. А небо тут… Это не тучи, дорогой, это его цвет. Ближе всего по цвету предрассветное небо, но рассвет тут не виден. Я не знаю, почему так, но тут только закат. Я спрашивал, мне обещали объяснить. Мне очень интересно. То, что оно тут тусклое, да и все тут сути тусклое, это так надо, понимаешь? Нельзя сразу бросать в Там: нельзя выдержать такой резкий перепад, там слишком ярко и светло. Нужен переход, и эта пустошь – идеальна для перехода. Тут спокойно и тихо, ничего не отвлекает, можно думать.
А ты почему на меня так смотришь? Нет, ты говори, дорогой. Мне кажется, у тебя низкий и тягучий голос. Знаешь, как водоворот, который очень далеко расходится. Там, где диаметр кругов большой, затягивает очень медленно, несет совсем чуть-чуть, приятно так. А потом становится все быстрее, по мере того, как круги сужаются. Я не хочу рассказывать тебе, чем все это заканчивается, дорогой. Да я по глазам вижу, что ты меня понимаешь. Ты потонул, что ли? Да скажи ж ты хоть слово? Мне уже даже интересно… Ну, хоть головой помотал, не тонул значит. А что тогда? Ну, подумай, может, ты все-таки расскажешь? Знаешь, идти нам долго. Когда моя болтовня надоест, ты все–таки скажи. Я тебя прошу не из-за того, что мне голос услышать хочется. Нет, это тоже, конечно, но все же я не хотел бы тебя сверх меры утруждать своими разговорами. Скажешь? Ну кивни хоть? А ты не немой часом? Нет, не немой? Ну, хорошо. Тогда скажешь? Еще лучше.
Ты знаешь, что Там? Ну, куда ты идешь? А хотя о чем я спрашиваю? Никто из нас не знал. Там солнце, дорогой, солнце! Слепит. Представляешь? Солнце слепит! Я уже забыл, когда в последний раз я видел солнце, которое действительно слепит. Ты увидишь его сегодня, правда, оно будет уже заходить. Но на другой день будет обязательно таким, как я говорю. Ты смотришь на меня, как на сумасшедшего. Это пройдет. Всем сначала кажется, что происходит что-то ненормальное, извращенное, как повешенный жестоким ребенком на ветке беззащитный и слабый котенок. Его вешаю только из интереса, только чтобы заметить момент, когда живой котенок превратится в мертвого, знаешь? Я никогда этого не понимал. Этого интереса, в смысле. Ты смотришь на меня, как на умалишенного, но ты не прав, ты просто этого пока не знаешь. Начиная с этой стальной пустоши просто начинается другое понятие о нормальности. Ты поймешь, как только проснешься завтра. Под солнцем, которое слепит. Так вот… Я никогда не понимал этого извращенного любопытства. Хотя вру, само любопытство я понимал. Я не понимал, как его утолять таким образом можно. Я видел, как вешают котят. Я не хотел, но видел. Так случилось, я не мог ничего поделать.
Знаешь, на моих глазах вообще многие умирали. Та-ак, не смотри таким взглядом! Не здесь, дорогой. Здесь уже некуда умирать, понимаешь? Понимаешь, а то так, был проблеск надежды, да? Ну, кивни хотя бы! Тебе так трудно, что ли? Я когда попал Туда, мне сказали, что я умею чувствовать и сочувствовать. Я вот только смутно помню уже: то ли эти смерти были следствием того, что я чувствительный и чуткий, или я чувствительный и чуткий именно из-за этих смертей. Мне пообещали, что у меня будет тяжелая, но ответственная работа, что я буду помогать. И самое смешное, что мне не надо будет что-то особенное делать для этого. Я просто буду делать то, что чувствую, что мне хочется, и это будет именно то, что нужно. Прелесть, правда? И пообещали, что спать не будет хотеться, и не будет болеть голова, и отпуск будет редко, но длинный и обязательно приятный. Знаешь, я был как ты, я не верил. Ты ведь сейчас ничему не веришь, правда? Ты просто не видишь, во что можно верить. Это трудно, очень трудно, даже если недолго, когда вообще не во что верить. Поверь моему личному опыту: сейчас надо поверить в одну вещь, принять ее, и тогда к вечеру, к закату у тебя появится новый смысл жизни. Это, конечно, абсурдно звучит в сопоставлении с тем, во что тебе нужно (да, не кривись, именно нужно) поверить, но я уже говорил тебе о здешних и Тамошних понятиях о нормальности.
Ты умер, дорогой. Ты умер, но ты есть. Это – главное. Если ты есть, у тебя есть задание. А то, что ты попал на переход именно по моей пустоши, говорит о том, что у тебя задание очень серьезное и нужное. Тебе только Там о нем скажут, чрез некоторое время. Ты сейчас только прими это. У тебя будет время спокойно поверить и понять это… состояние, что ли? Это нельзя объяснить, это надо самому доходить. У меня так в слова и не сформировалось, у меня все осталось на уровне эмоций. И знаешь? Я этому рад, это очень неплохо.
Мне хочется говорить. Значит, так надо. И так надо тебе. Вот только не надо морщиться, отворачиваться. Я сейчас говорю, в том числе, и о вещах, которые тебе лучше принять и обдумать. Я их озвучиваю, и ты их замечаешь. Гнать это бессмысленно. Может, моя болтовня направляет твои мысли в правильном русле, я не знаю. Вот только я уверен, что я все делаю правильно. Знаешь, что еще приятно в нашем с тобой теперешнем положении? Мы больше не сможем совершить ошибок, от которых кому-то будет хуже. Замечательно, правда? Ты сейчас не оценишь, но со временем ты об этом вспомнишь и убедишься.
Меня уже забавляет скептицизм, с которым ты на меня поглядываешь. Но я правда знаю. Я здесь уже сам очень долго. Я сам такой был, потому помню, а еще ко мне приходят те, кого я провел через эту пустошь. Они мне рассказывают о том, чему научились. Это повторяется, знаешь? Но я всегда оказываюсь прав в своих выводах. Я больше не боюсь ошибиться. Я этого боялся до самой смерти. А потом отпустило. Это как когда мигрень уходит. Легкость такая остается…
При мне многие умирали. Мой старший брат повесил при мне котенка. Мне было страшно, мне хотелось убежать, но его друзья сами смотрели, и мне вырваться не давали. Я орал, бился, но бессмысленно. Знаешь, в лесу не так много народу обычно бывает, меня не слышали. Некому было остановить. Я плохо помню, как именно умирал бедный котенок, но это даже лучше. Он бы мне снился. Я потом только помню, как вынимал его с петли, как руками в рыхлом дерне рыл ямку и хоронил котенка. А три пацана на пять лет старше меня стояли и молча смотрели на меня. Я плакал и выл. Котенок был страшен, но мне было его до жути жалко. Знаешь, меня это жутко подкосило. Я не знаю, узнали ли когда-нибудь родители, что именно уложило меня в постель с высочайшим жаром на три недели. Им сказали, что это было что-то нервное. Я наотрез отказался рассказывать. Мама потом говорила, что у меня были слишком серьезные глаза как на восьмилетнего ребенка, когда я говорил, что мне это больно вспоминать и рассказывать. Это была не отговорка. Это было действительно очень больно. С тех пор я жалел своего брата. Нельзя сердиться на людей с раной в душе, которую они даже не осознают, а она делает их жестокими калеками.
При мне многие умирали. Но многих я вытягивал, знаешь? Ну, помогал не умереть по собственной или не очень воле. Мне как-то везло на несчастных. Иногда я буквально от края моста отталкивал или откачивал, иногда просто оказывался тем человеком, с которым нужно пообщаться в нужное время. У меня было много знакомых, они часто возвращались после длительных перерывов в общении. Я радовался им. Я люблю людей до сих пор. У меня было мало друзей. Так и должно быть, правда? Ведь дружба – это очень много, если это действительно дружба, а не суррогат. Слишком распыляться нельзя, а то получается уже не дружба. Но это, конечно же, дело личного выбора, ты понимаешь. Да-а-а, дорогой, я вижу, что ты понимаешь.
Я помню всех, кто умер при мне. Всех-всех. Но вот двоих я особенно запомнил. Тот котенок был первым. Его подобрали на улице. Он был черно-белый и очень пушистый. Правда, это было не заметно: он был очень грязный и шерсть у него свалялась. Но не суть… Знаешь, мне до сих пор жалко этого котенка… Он мне долго снился. Живым, правда. Мне не хотелось просыпаться, потому что утром я вспоминал, что котенок не мог остаться в живых. Это было больно.
У меня был друг. Один из немногих. Я им очень дорожил. Я не буду тебе о нем рассказывать длинную историю: мы уже почти пришли, да и вообще в этом смысла нет. Я только скажу, что так случилось, что он меня полюбил. Так бывает на самом деле. Я даже не подозревал, пока он мне не сказал. Но вот способ он выбрал не особо удачный, как о мне… Был ноябрь, самый конец. Зима ранней была, и речку (у нас в городе есть речка) начало примораживать. Она замерзала трижды за неделю, представляешь? Перепады были довольно сильные. Так вот. Мы с ним гулять пошли. Нас понесло на мост: большой такой, пешеходный. Мы стояли по центру моста и смотрели на то, как медленно плывут льдины. Накануне потеплело, лед разломился, но в тот день снова приморозило, и льдины двигались все медленнее, смерзались, когда натыкались друг на друга. Было интересно смотреть на это, хоть и холодно стоять на мосту. А еще солнце слепило, потому что мы стояли лицами к нему. Мы молчали. А потом он как бы между прочим признался, что меня любит. Я удивился очень, и – веришь? – мне стало очень совестно, что я его не люблю. Идиотизм, если учесть, что я не гей. Да, я знаю такие слова. Я многих переводил тут, знаешь ли, у меня язык универсальный. Я молчал, а он меня поцеловал. Он прижимал меня к перилам, держал, чтоб я не вырывался, но я и без этого не смог бы: слишком был изумлен. А потом он отстранился, улыбнулся широко и радостно и сказал:
- Ты не думай, я все понимаю. Это не из-за тебя, правда. Я просто решил сказать напоследок, не хотел уходить с этой тайной. Это было б нечестно по отношению к тебе. Не смей себя винить, ты ничего не смог бы сделать, слышишь? Я люблю тебя.
И прыгнул через перила. Я видел, как он пропал под водой, а потом не появился. Я не знаю, нашли ли его тело потом. Я помню, как меня держали люди: за руки, за куртку, за талию… Я хотел прыгнуть за ним. Мне казалось, что его можно вытащить. Я верил, что его можно вытащить.
Знаешь?.. Он приходил сегодня. Он объяснил, почему прыгнул тогда, но я тебе об этом не скажу. О таком ведь не рассказывают. Но я вижу, что ты понимаешь. Ты очень многое понимаешь и знаешь. Это хорошо. Ты со всем справишься.
О, видишь? Нет, не туда смотришь. Прямо перед собой посмотри. Да, ручеек. Это Ворота. Не похоже? Ну, я же уже говорил тебе о здешних понтиях. Я дальше не пойду. Мы с тобой тут постоим, подождем. За тобой придут сейчас. Что? Ты разговариваешь? Неужели, дорогой? Да, вода цветом похожа на ртуть. Но ведь и пустошь стальная, правда? Смеешься… Ты понял, дорогой. Я знал, что у тебя все будет хорошо. Откуда я знаю? Если понимают, то всегда все хорошо в конечном счете оборачивается.
Смотри, закат. Видишь? Пыль, которую мы всколыхнули, заблестела пурпурным в коротких лучах. А теперь на траву посмотри. Видишь? Отблески оранжевые. Как летом. Это полынь, дорогой, она тут самая красивая. А теперь встань лицом к ручью и посмотри прямо перед собой: сейчас мелькнет солнце. Чудесно, правда? Замечать тот миг, когда оно блестит особенно ярко и отчетливо сквозь предрассветное небо. Оно слепит… Я хочу туда, где слепит солнце. Во-от, ты смеешься. Ты видел все, теперь уже все. Вон, за тобой идут. Просто переступи через ручей и иди навстречу.
Всего хорошего, тебе, дорогой. Приходи ко мне, хорошо?

@темы: записки, Сказания князя Курбского