[Зеленый Фонарь]

Надеюсь, не сильно погрешил против теоретически возможной реальности.

Лихорадка

Ночь завивалась кольцами. Крепко замыкались звенья-минуты, складывались аккуратной горкой на груди, поверх гимнастерки, что выглядывала из-под шинели без каких либо застежек. Тонкая цепочка, ярко блистающая при странном холодном свете, была тяжелой, как якорная цепь из рассказов дядьки-моряка. Цепочка давила на грудь. Бока отзывались болью, а вдохи были тяжелыми.

- С-сука...

Шипел сквозь зубы, чуть слышно. Уже по привычке, даже в беспамятстве, задавливая в горле стон. Лишний раз боялся повернуть голову, дернуть ею, пытаясь отогнать лихорадочных черных мух, что кружили над ним. Мухи бесили жужжанием, садились на лицо, прикасались липкими противными лапками.

- Суки… пошли нахер…

Шептал пересохшими губами, ловил воздух, словно и его теперь стали выдавать пайками раз в день и его нужно успеть выхватить, пока не унесли раздаточный бидон. Порывался понять руку, чтобы сбросить цепочку или хотя бы отогнать-таки наглых мух, но рука упрямо не поднималась. В уши сквозь собственное хриплое дыхание вливался холодный, как будто отточенный и отрепетированный смех нового вахмана. Щеки этого садиста тряслись, а лицо… нет, ро-ожа медленно наливалась красным цветом. Вахман щурился, его карие глаза со странными крапинами, блестели ярко и влажно, ему было очень хорошо. Из всех вахманов, которые гоняли их рабочую группу на завод за последние полгода, этот был самым жутким садистом. В глазах его загорался хищный блеск, когда кто-то из пленных падал, не выдерживая того жуткого темпа пешего перехода, в котором их гнали. Если вахман долго смеялся, его лицо становилось красным. Цвет расходился из-под козырька фуражки вниз, к щекам, покрытым короткой светлой щетиной. Вахман с длинной фамилией, похожей на угловатое ругательство, заходился бешеным смехом, как каменьями по дну пустого ведра сыпал.

- С-с-сука… Когда ж ты заткнешься?

Еле шевелил разбитыми губами. А потом слушал, как смех вахмана с треском распадается, а поверх него звучит такой же тихий, как и его собственный, голос:

- Що, знову погано?.. Тихо, тихо… Воды хочешь?
- Да, - хрипел в ответ, резко выныривая их очередного бреда.

Нет больше вахмана. И лучше пусть найдут и расстреляют, забьют сапогами или прикладами, чем снова увидеть его трясущиеся щеки.
В глазах немного прояснилось, и над Алексеем внезапно раскрылся потолок, подсвеченный луной из проломленного окна. Когда-то старательно вымазанный глиной и выбеленный потолок потрескался, пестрел темными пятнами, что остались после обвалившейся извести, и почему-то качался. Он наваливался выпуклым брюхом, а потом резко взмывал вверх. У Алексея кружилась голова, он закрывал глаза, чтобы этого не видеть. Но так было еще хуже. Начинало отчаянно качать, словно он лежал на дне дедовой рыбачьей лодки, а лодку бросало и крутило течением, как где-то поблизости от омута.

Он разевал рот, пытаясь глотнуть как можно больше воздуха. Холодно. Глубоко и медленно дышать было больно.
- Как думаешь, эта сволочь мне в последний раз сломала ребра или только ушибла?
- Не зламав вин. Якбы зламав, тоби було б ще хуже.
Но уже все равно. Дышать приятно, даже если грудь болит после ударов прикладом. Вахман зверел мгновенно, просто из-за того, что на него как-то не так взглянули, из-за того, что немного сбавили темпа, из-за того, что позволяли себе оглянуться. Зверел, орал и бил. А дышать-таки приятно. Особенно если не приходится дышать воздухом, пропитанным запахом барака: дикой смесью запаха старого пота, грязных мокрых тряпок, параши и страха. И пусть говорят, что к запахам быстро привыкаешь, перестаешь их замечать. Да нихрена.
Он пошарил рукой по груди. Тяжелой цепи там не было, на шее осталась цепочка с лагерным номером. Сразу после побега Алексей хотел выбросить, но Андрей настоял на том, что номер стоит оставить. Если выловят немцы, все равно смерть – будет на тебе лагерная пластинка с рядом дырок посредине и с номером или нет. А вот для «наших» - это неоспоримое доказательство плена. Не хотелось после того кошмара, через который уже пришлось проскочить и еще, возможно, предстоит встретить, пропасть в качестве дезертиров. Цепочка осталась. Теперь она немного мешала дышать: то ли и вправду ему было так плохо, то ли на цепочку нацеплялись жуткие воспоминания.

Алексей по привычке встревожено напрягся, когда неподалеку зашуршали шаги.
- Я тебе воду принес, - Андрей тоже шептал: то ли сил не было говорить, то ли так же боялся. Хотя тут, казалось бы, бояться уже особо и нечего…
Из щербатой кружки вода проливалась, стекала ледяными дорожками по подбородку, по шее, затекала назад за воротник.
- Спасибо. Я долго спал?
Из горла вырывался не шепот, а хрип, в котором было довольно трудно распознавать слова. Но Андрей был опытный, Алексей часто мучился легкими и горлом, часто хрипел, а понимать его как-то нужно было.
Алексей, повернув голову, смотрел, как Андрей делал короткий глоток из кружки. Худой, измученный, особенно бледный под луной. На истонченной шее судорожно дернулся кадык. Алексею стало интересно, насколько они сейчас похожи: не люди даже, а только тени людей.
- Ну, як сказать… Не дуже. Пол дня где-то. Забигала как стемнило наша хозяечка. Принесла воду и хлиб. Есть будешь?
- Спрашиваешь? – хватило сил на слабую улыбку.
Глотать было трудно. Судорожные глубокие вдохи, которые приходилось время от времени делать, отзывались острой болью. Много съесть не получилось, да и не стоило. Непонятно, когда Марина сможет снова придти, хлеб нужно экономить. На последнем глотке воды, которую он решил допить, Алексей снова потерял сознание.


С глухим стуком упала на пол чашка, и сквозь зачем-то горячий пар, которым вмиг заволокло мозг, этот звук все-таки пробился. Вот только Алексей видел, что это не чашка упала на пол в небольшой заброшенной хате, которая пряталась от внешнего мира и войны за густым заброшенным садом, который стал почти что диким за то время, как лишился всякой человеческой опеки. Алексей не лежал на тонкой, но, черт возьми, свежей подстилке из соломы. И Андрей не пытался прижаться к нему теснее, чтобы от него, горячего от температуры, согреваться в небольшом помещении с выбитыми окнами. Еще не было никакого Андрея и в помине. Алексей шел неровной дорогой через какое-то пустынное поле, еле припорошенное снегом. Снова куда-то ведут, снова гонят.

Падать страшно. Упавших не поднимают. Идти трудно. Ноги болели – каждый сантиметр от ляжек до пяток. Хотелось есть – вот еще одно состояние, к которому невозможно привыкнуть. Над головой висело белое небо, а по нему тяжко волокло себя медное начищенное солнце, бросающее слабые отблески даже сквозь тучи. Солнце спускалось все ближе к чернеющему частоколу лесополосы вдали, было готово наколоться на острые ветки деревьев. В предвечернем холодном воздухе застывали мысли, густел страх и усталость. Болел живот. Все труднее было передвигать ноги. Даже сквозь потертые сапоги замерзшие комки грязи на дороге больно вдавливались в ступни, а выбирать, куда ставить ногу, почти не приходилось. Ступни горели, но это было даже приятно. Алексей все скашивал глаза вправо, где рядом с их пятеркой почему-то везли на громком мотоцикле цугфюрера. Иногда мотоцикл отставал или опережал их: начальник конвоя устраивал смотр своего небольшого войска. Там, где они ехали, дорога была еще хуже. Мотоцикл ехал неровно, дергался, несколько раз чуть не переворачивался. Цугфюрер часто орал. Он шипел, плевался, каждое его слово казалось жутким ругательством. «Вот ведь, язык какой. Ужас!» - рассеянно подумал Алексей. Вокруг вообще было много немецкой ругани. Незнакомая речь от усталости казалась еще более диковинной, еще больше раздражала.

Взгляд цугфюрера ходил по колонне, как плеть по спинам. Даже сквозь мрачное и холодное отупение Алексей чувствовал, как глаза надсмотрщика оставляют горящий след на опущенных плечах.

Вдруг, глухо охнув, сосед Алексея, крайний из пятерки упал, не успев подставить руки. Он издал какой-то странный короткий звук, когда ударился грудью о мерзлую землю, а потом и лицо уткнул в тонкий слой снега поверх кочек.

- Ну что же ты?.. – Алексей попытался присесть на негнущихся ногах, протянул руку и даже успел дернуть упавшего вверх за плечо. Тот встать даже не попытался, только руки разъехались в стороны. Алексея толкнули в спину, вынуждая идти вперед. Он оглянулся, и увидел, как крайний из каждой шеренги обходит бывшего соседа. Люди отшатнулись еще дальше, когда к упавшему подошел цугфюрер. Фриц ткнул пленного носком высокого сапога в тонкой паутине пылевых разводов. Упавший шатнулся, с его головы соскользнула шапка. Цугфюрер скривил в ухмылке рожу, наклонился и за волосы поднял голову пленного. Лицо было бледным, усы над верхней губой казались седыми от инея. Упавший даже глаз не открыл. Надзиратель разжал пальцы и брезгливо вытер их о шинель. Брезгливость же отразилась и на его лице: знамо дело, волосья-то грязные. А в морозном воздухе разнесся глухой стук, с которым упавший ударился лбом об землю. Алексея толкнули в спину.

- Колы хочешь до нього, выйди зи строю, мать твою растуды! А я через тебе перечипатыся не хочу. Идеш, так иды…
Злой, усталый, надтреснутый голос. Пожилой солдат сопровождал свои слова толчками в спину. Он был справ. Алексей отвернулся и, сколько мог, прибавил шагу, чтобы выровнять шеренгу. Когда за спиной ударила автоматная очередь, и вновь зарокотал мотоцикл, Алексей зажмурился, а когда открыл глаза, то вместо спины переднего пленного увидел подсвеченный бледным светом потолок. Он застонал, попытался перевернуться на бок, но чья-то рука поперек груди не пустила. «Андрей…» - тихо прошептал Алексей.


- Андрий я.
Голос был слабый, глухой, а глаза оставались яркими, колючими. Парень тяжко дышал: шутка ли – весь день ящики тяжеленные таскать с голодухи?
- А откуда ты?
- Я? – он оглянулся куда-то себе за плечо. – З-пид Чернигова. Слухай, давай опосля поговорымо? А то налетять зараз.
Алексей отвернулся и подальше задвинул ящик с оружием в вагон. Из его таинственного темного нутра вышли две тени, подхватили ящик и унесли. Где-то там, за перегородкой железо грохнуло: тени поставили ящик на положенное место. Алексей пошел догонять Андрея. Тот шел к складу, опустив голову, шатаясь, ноги его заплетались.
Хорошо. Теперь, возможно, жить станет чуть полегче. А то одному уж как-то слишком.
Он ждал в дверях склада.
- А тебе-то як звать?
- Алексей.
Уже на ходу они пожали друг другу руки. Алексея разбирал кашель, но он давил его. Не хотел пугать нового «напарника».


Кашель одолевал. Единственная мысль билась о черепную коробку с каждым новым приступом все сильнее: в бараке кашлять нельзя. В ревир попадать нельзя, а если громко кашлять, то рано или поздно поволокут туда. Из ревира не возвращались. Ну, он таких примеров точно не знал. Там, за несколькими рядами колючей проволоки смерть обосновалась особенно крепко. Алексей не хотелось быть одним из доходяг, которых он видел однажды утром, когда лагерь построили для пересчета. Многих больных волокли под руки их товарищи, лишь немного более сильные. Тех, которым не хватило сил доползти до грузовика, охранники поднимали за руки и за ноги и забрасывали в кузов, как мешки с зерном. Наверное, их отвозили в газовую камеру.

- Тыхо, тыхо… Ну шо ж ты? Потерпы немножко. Скоро утро, кофей той прынесуть, зигриешся, легшее стане.
Андрей лежал рядом. Он мешком свалился со своего третьего этажа шатких нар, как только услышал глухой кашель Алексея. Андрей сразу укрыл его еще и своим одеялом, прижал к себе, пытаясь успокоить хоть немного и согреть. Алексей, крепко сжимая пальцами плечи друга, прятал лицо у того на груди, хватал зубами край одеяла, чтобы легче было душить кашель. Судорожно сжатые пальцы уже не разгибались. Андрей гладил товарища по спине.
- Ты…это…
- Не разговаривай! Тоби трудно!
- Рас… раскрой меня. Жарко.
- Раскрыть?
- Да, черт тя дери! – слитная фраза вырвалась неожиданно, когда кашель немного отпустил.
- Я боюсь. Ты горячий весь, та ще й мокрый. А здесь холодно. Он вид стены як дме!
- Раскрывай! – гаркнул Алексей и снова занялся кашлем. Где-то поблизости раздался слабый стон, и Алексей постарался совсем уже утихнуть. Никого будить не хотелось, да нельзя было.
Андрей повозил еще растерянно по спине раскрытой ладонью и медленно снял с плеч товарища свое одеяло.
- Еще!
Перед тем, как убрать и второе, Андрей колебался дольше. После Алексей откинулся на спину, несколько раз широко раскрыл рот, пытаясь помедленнее и побольше вдохнуть. Он растянул шире надорванный ворот своей гимнастерки. Грудь ходила ходуном.
- Не, ты как хочешь, а я тебе укрыю! – и Андрей накинул решительно на грудь Алексею одно из одеял. Да еще и рукой поверх прикрыл, прижал крепко, чтоб тот и не думал стаскивать.
Усталый после приступа Алексей вяло улыбнулся и прохрипел:
- Дурра-а-ак…
- Ну и хай! Що я буду робыть, як тебя в ревир заберуть?
- Найдешь себе более здорового напарника. Сам знаешь, здесь одному почти невозможно жить.
- Сам ты дурак.


- Дурак! Та я, та я тебе… У-у-у-у! Та я тебе ось цимы от руками придушу! Сам выхожував тебе, сам и прыдушу! Вставай, шельма!
- Я не могу.
- Я тоби дам, не може вин…
На лицо падали тяжелые дождевые капли. Дорожками по щекам стекала грязь. Кожа щемила: мелкие ранки и царапины ныли, когда грязная вода затекала. Алексей широко разевал рот, хватал влажный густой воздух, глотал дождевые капли, которые заливали рот. Впервые за неделю ему не слышались поблизости тяжелые шаги, ломанная речь, слишком резкие из-за языка голоса, щелканье затворов. Вот только идти сил не было. Это было так хорошо, что даже голод не так отчаянно мучил. Вместе со страхом быть пойманными улетучились и последние силы. Андрей ходил вокруг, грязно ругаясь. Алексей заметил, что в его речи проскакивают какие-то немецкие слова. Против воли Алексей широко улыбнулся.
- Вин ще й усмихаеться!
- Андрей, брось меня, а? Я же обуза. Иди один, я дальше сам поползу как-то.
- Ну як я тебе покыну?
- Андрюша, я же дышать могу через раз!
- Як я тебе покыну?!
- Я и так тебя измучил.
- Заткнись. От я тебе зараз пидниму. Йти треба.
Высокая высохшая трава, мокрая и скользкая из-за дождя, примятая дождем, цеплялась за ноги, путалась, тормозила. В дырявых сапогах хлюпало. Андрей одной рукой придерживал Алексея за талию, а другой мертво ухватился за его руку, переброшенную за шею. Он шумно дышал.
- Ничого… Це ничого… - сквозь зубы изредка говорил он.
Алексей дышал рвано, хватался рукой за грудь. Темень становилась все гуще. Или может это в глазах темнело, он не знал.
- Ты хоть знаешь, куда мы идем?
- Догадуюся.
Андрей умел ходить в лесу. Правильно ходить. За несколько дней, что они брели после побега, Алексей понял это.


Андрей умел ходить в лесу. Он выбредал на звериные тропы, находил какие-то родники. Как ему это удавалось, оставалось загадкой. Несмотря на то, что они сутра не ели, берегли хлеб для побега, да еще не спали несколько ночей, здесь Андрей уже выглядел намного лучше, чем между проволочных заборов лагеря. Он часто поднимал голову и смотрел на небо, которое слабо светилось сквозь ветки деревьев. С видом знатока Андрей говорил, что лес тут никудышный. Вот бы в его родной лес, а то тут толком и не спрячешься.
Весь день они сначала бежали, потом шли, пробирались сквозь подлесок, обходили какие-то заросшие травой ямы и колючие кусты. Они даже немного брели по дну мелкого илистого ручья. Когда стемнело, они улеглись в сухой траве, засыпались листьями и пытались спать по очереди. Земля остыла, было довольно холодно, но оба, как оказалось позже, независимо друг от друга пришли к молчаливому выводу, что в бараке было так же холодно, но еще неизвестно, где уютнее.
Они сбежали во время этапа к очередному шталагу. Они сами не верили, что их еще не поймали.
Спать по очереди не получалось. В итоге уснули оба и оба же вскинулись, когда где-то поблизости хрустнула ветка. Они долго ждали, но больше звуков не было.
- Андрей, а тебе сколько лет?
- Девятнадцать. А тебе?
- Мне тоже. Хотя стой, нет. Мне уже двадцать.
- Хоч бы кудась дойти.
- Дойдем.
В просвет между деревьями просматривалось темно-синее небо. Оно казалось глянцевым.


Небо светило сверху серебряным лунным фонарем. Перед ними было черное поле. Где-то за полем мерцали слабо красноватые огоньки. Радость сменялась колючим страхом.
- Что ж дальше делать?


Под окном зашелестело: это побежала сквозь бурьян домой Марина. Андрей зашел в единственную комнату хаты. Здесь было довольно сыро.
- Ух, страшно!
Алексей лежал на соломенной подстилке, запахнув покрепче схваченную еще на складе в лагере шинель. Он медленно поднялся на ноги, подошел к Андрею, который стоял посреди хаты и, не шевелясь, слепо смотрел на подслеповатое окошко. Сквозь пустоту в комнату врывался лунный луч, бросая на пол причудливые тени. За окном колыхались на слабом ветру высокие заросли, которые вплотную подошли к стенам хаты.
- Не кисни, - прошептал Алексей.
Андрей серьезно на него взглянул и обнял.
- Ты чего? – растерянно спросил Алексей.
- Ничого, - Андрей глубоко вздохнул, согревая дыханием шею. Он разжал руки и отступил на шаг назад. Широко усмехаясь, он сказал: - А мы втеклы таки. Хоть нам и никто не вирыв.
- Ну, не радуйся. Еще могут поймать.
- Та все ж уже не наши спиймають!.
- Признаться, я об этом тоже думаю не без радостного злорадства.

Алексей заметил, что до этого Андрей практически никогда не расправлял плечи, а ходил ссутулившись, смотрел исподлобья, втягивая голову в плечи. Он, как и все лагерные, пытался сделаться как можно более незаметным. Так пытались делать все, кто не сотрудничал с немцами: в ином случае было страшно и вредно быть заметным. Алексей не заметил, какие все-таки широкие плечи у Андрея. И какой он высокий. Алексей рассеянно смотрел, как Андрей прохаживается по комнате. Он ждал, что его товарищ вот-вот стукнется макушкой о потолок.

В душе медленно поднималось оцепенелое удивление. Не верилось. Ни во что не верилось. Ни в совершенный побег, который он очень плохо помнил, ни в то, что удастся пробраться к своим или хотя бы к партизанам. Правда, они еще не спросили, водятся ли партизаны в здешних лесах. Радоваться было страшно: чтобы не сглазить.
Андрей ходил от стены к стене. Осматривал беленые когда-то давно поверхности. Он остановился у какого-то темного пятна, которое выделялось на грязно-белой стене, дополнительно подбеленной луной.

- Глянь
На стене висела полуистлевшая и скрутившаяся фотография. Наверное, она держалась на гвоздях или кнопках, вставленных просто в стену. Андрей осторожно снял ее со стены и поднес к освещенному окошку. На выцвелом и потертом снимке еще были видны лица двоих парней, обнимающих друг друга за плечи. Уже не различить было каких-то особых примет, но хорошо видны были широкие улыбки.
- Це ж ее хтось берег… - задумчиво протянул Андрей.
Алексей же, не успев подумать, взял его за обе щеки и быстро поцеловал в губы. Он успел заметить, что губы были шершавые.
- Ты чого? – Андрей отшатнулся. Он был очень удивлен.
- Спасибо тебе. Я не знаю почему, но так мне захотелось выразить благодарность.
Андрей рассеянно мигнул, но успокоился. Плечи снова расслабленно опустились.
- А-а-а… - протянул он.
Алексей улыбнулся и пошел к тонкой подстилке из соломы, которая должна была стать постелью.


Алексей открыл глаза. Потрепанный низкий потолок казался реальным, но Алексей не решался верить, что это очередное воспоминание, ожившее в горячечном бреду. Он немного поворочался, пытаясь унять ломоту в затекшем теле. В хате было темно: луна куда-то ушла.
Он попытался осторожно перевернуться на бок, не убирая руку Андрея, но тот проснулся из-за движения.
- Ты чого?
- По-другому лечь хочу. Ничего, все в порядке, спи.
Успокоенный Андрей уснул мгновенно.

Алексей все-таки перевернулся на бок, привалился спиной к груди Андрея. Тот, пытаясь лечь поудобнее, уперся лбом ему в плече сзади. Алексей слабо улыбнулся, и снова уснул.

Впервые за два с половиной года ему приснился мирная жизнь. Какая-то давняя, почти забытая мирная жизнь. Алексей оказался в небольшой хате с красивыми и ровными белыми стенами. По стенам были развешены длинные вышитые рушники. Они пестрели красными цветами, сине-зелеными петухами, желтыми дорожками. Под стеной стояла длинная лавка, кованный добротный сундук, а возле настоящей печи на резных полках сушились глиняные миски и кувшины. Алексей рассеянно вспомнил, что такие кувшины Андрей называл глечиками. Сквозь маленькие окна в хату проникали солнечные лучи, высвечивали медленно летающие пылинки.

Стоя под расписанной балкой, название которой - сволок, Алексей крепко обнимал Андрея, носом уткнувшись ему в шею. Из-за плеча он оглядівал жилище друга. Кажется, они встретилтсь полсе долгой разлуки.

Случайно взглянув на стену, Алексей заметил закрепленную на ней фотографию. С портрета улыбалось его собственное лицо и лицо его друга. Они были одеты в странную одежду: Алексей в жизни не носил такой вышитой рубашки,а широкие штаны, загнутыми колоколами нависающие над голенищами сапог, казались особенно диковинными. Положив друг другу руки на плечи, друзья широко улыбались.

«Вот чья это фотография! Странно... Надо растолкать Андрея, рассказать. Ему будет интересно» - не просыпаясь, подумал Алексей. Но сон мигом растаял, и будить друга больше было ни к чему.

@темы: Сказания князя Курбского